Александра Пищугина, ребёнок войны, узница концлагеря
Помню, как в нашу деревню входили немцы. Сначала прошли мотоциклы чёрные с люльками, потом танки, сколько — я не знаю, но на одном танке сидел солдат немецкий и на губной гармошке пел. Ни одного выстрела не было. Никто не стрелял в них, потому что неожиданно было. Не готова была наша деревня отстаивать свои права.
Александра Пищугина, ребёнок войны, узница концлагеря
И вот один военнопленный Иван Алексеевич Сивакин сбежал и забежал к маме в хлев. Ему было 18 лет. И говорит: «Тётенька, спасите меня, пожалуйста, меня ранили я как выздоровлю, пойду в партизаны». Какие меры принимала мама не знаю, но его спасла, и вот после войны он разыскал моего брата, разыскал всех нас, чтобы поклониться маме за то, что она его спасла. А ночью к нам приходили партизаны, мама хлеб им пекла, еще что-то давала, что было. А немцы боялись высовываться, показываться партизанам, их мало было, два или три в деревне. И один из партизан, командир партизанского отряда Гришин маме сказал: «Спасибо тётенька, вы спасли нам такого хорошего разведчика». Он был в разведчиках. Уже потом она нас разыскал уже будучи в Орске, через брата, который на родине остался. И благодарил нас всех.


Александра Пищугина, ребёнок войны, узница концлагеря
Располагался наш лагерь, конечно, за колючей проволокой. Все ограждено, собаки там бегали. И поместили нас в барак, крыша которого на земле лежала, как погреб. Я помню спускались по лесенке в этой подземелье. Заходили и были нары направо и налево, ну то есть лежаки, поднятые чуть-чуть. И полный-полный барак был нас, гражданских военнопленных русских. Трудно было в лагере, не передать. Есть было нечего. Водичку давали. Однажды нас немцы накормили белым хлебом. Белый хлеб, такой красивый. А мы не видели его никогда и набросились на него. Поели, а он оказался с древесными опилками и у нас остановились желудки. Мамы наши не знали, что делать. Но как-то спасли. Вот так кормили нас немцы. Нас как бы сортировали и уже летом, даже в конце лета, погнали дальше, говорили, что гонят в Германию.
Александра Пищугина, ребёнок войны, узница концлагеря
Мы попали в заложники, вся деревня. И вот асфальт, там яма, мы по одну сторону асфальта, мамы — по другую. И на нас направлены пулемёты, я впервые увидела его тогда, тренога такая. И направлен на нас. Дети всей деревни на одной стороне, а наши мамы на другой. Там мужчин не было практически. Мы плакали, мамы кричали нам: «Не бегите, не ходите». Кто перебегал, тут же лежал на асфальте... из ребятишек наших. Вот так были под расстрелом.
Александра Пищугина, ребёнок войны, узница концлагеря
Но надо отдать должное белорусам, они помогали нам выжить. Давали то, что у них есть. Хотя у них мало, что было. Нас спасла от гибели семья Кадушкиных — дядя Трофим и тётя Ганна. Они как-то нашу семью заметили, мама работала у них, она умела и косить, и пахать, а женщины белорусские были немного другого уклада там. И вот маму они полюбили и нас вместе с мамой эта семья Кадушкиных сохранила нам жизнь. Мы им очень благодарны.
Александра Пищугина, ребёнок войны, узница концлагеря
Одни трубы от русских печей торчат и бурьян, кругом бурьян. Из двух деревень осталось 6 домиков, а остальные — неизвестно где. Мама всегда говорила: не было бы счастья, да несчастье помогло. Сожгли всё. Там сжигали: с людьми или без людей. История об этом знает. Жуткое дело. Ни есть, ни пить не было ничего, а надо было жить. Стали потихоньку оживать, жить. Не было ни чашки, ни ложки. Каска была, суп варили, а есть не чем. Тогда ребята нашли разбитый самолет в овраге. Взяли алюминий, ящик из-под патронов набивали песок и глину, клали ложку, у кого была, и выливали ложки. Они были корявые. Появились ложки. Стали потихоньку жить, наживать кое-что. Началась более-менее жизнь.