О призраке протеста...

... и кричащих противоречиях

На следующую субботу оппозиционные силы наметили очередной «Марш миллионов». Орский опыт проведения подобных протестных акций назвать удачным не получается. Миллионы — они в Москве, а у нас — единицы. Большинство провинциалов искренне недоумевают, что происходит и к чему всё это. О том, какое значение приобрело понятие свободы для современного мыслящего человека и почему жителям глубинки не понять порывов столицы, мы беседуем с человеком, который прошел от митингов на Болотной площади до оппозиционного лагеря на Чистых прудах, журналистом Издательского дома «Коммерсант» Андреем Архангельским.

— Андрей, последние восемь месяцев были довольно бурными для страны. И это после двадцати лет спокойной в политическом плане жизни. Что случилось? Почему вдруг Думские выборы 2011 года, результат которых был предсказуем и, по сути, ничем не отличался от результатов прошлых годов, вдруг породил такую волну негодования?

— Именно в этот момент люди осознали всё противоречие существующего уклада жизни. Представьте себе среднестатистического москвича (будем говорить о жителях столицы, поскольку именно они подняли волну митингов). Парадокс, но, как правило, это не коренной москвич, он, скорее всего, тоже когда-то приехал покорять столицу. И он ее покорил. Этот человек много работает и, в общем-то, довольно много зарабатывает. Употребив все свои силы и таланты, заработал на квартиру, купил машину, дачку в Подмосковье, завел семью. Он даже живет в современном доме с консьержкой. То есть наладил свой быт так, как, по российским меркам, и мечтать было нельзя. При этом он не бандит, не вор, любит свою работу. Он творчески мыслящий человек, который всего добился сам. И который чувствует моральную правоту — требовать к себе уважения. Но однажды он понимает, что есть вещи, которых он не в силах изменить. И эти, как ему кажется, мелочи сводят на нет все его усилия. Стоит ему высунуть нос из своей уютной каморки — и перед ним встает дикий лес, средневековье. Например, консьержка может накричать на его гостя или оскорбить. Накричать могут и в ЖЭКе, и в паспортном столе. Могут месяцами мурыжить из-за каких-то непонятных бумажек, по полдня держать в очередях. Милиционер может без причины остановить в метро, чтобы проверить регистрацию. В детский сад очередь нужно занимать еще до рождения ребенка.

Поначалу человек думает, что это пережитки прошлого. И вот ему приходит в голову, что если эти службы плохо работают, то ведь есть же законы, которые, как он слышал по радио, «должны работать». Но выясняется, что и законы не работают, пока не принесешь взятку. Случайности складываются в закономерности: человек понимает, что консьержка, милиция, ЖЭК, мэр города и Владимир Путин — это одна цепочка. И что он может сколь угодно выстраивать свою жизнь, как кукольный домик, обхаживать его, протирать пыль тряпочкой, но этот домик находится на территории некоего хозяйства. А этим хозяйством руководят какие-то люди, про которых уже и забыли, кто и когда их выбирал. Они достались по наследству.

И человек решает поменять власть — ничего личного, просто из гигиенических соображений — законным, конституционным путем, на выборах. Он знает, что его соседи, друзья и даже коллеги из соседнего отдела тоже голосуют против власти. Но результат выборов волшебным образом всегда оказывается в пользу существующей власти. При этом человеку объясняют, что он, его друзья и коллеги в статистическом смысле являются ничтожным меньшинством. А большинство — какой-то удивительный абстрактный «народ», который живет во всей остальной России и который всегда голосует за существующую власть, несмотря ни на что.

И только после этого человек выходит на улицу — в конце концов, чтобы увидеть, что он не один, чтобы с ним считались. Такова вкратце этимология массового протеста.

— Митинги и их цель были вполне понятны в промежутке между парламентскими и президентскими выборами. Но вот Путин снова президент. А вы продолжаете маршировать. Смысл?

— Ответ очень простой. Мы ходим хотя бы для того, чтобы власть привыкла к тому, что у нее всегда теперь будет оппонент, критик. Чтобы власть не строила иллюзий, что всем всё равно. Нам уже не все равно. Речь даже не о том, что мы ждем каких-то изменений, хотя оппозиция по привычке выдвигает требования: выпустить политзаключенных, сделать выборы честными и прозрачными, вернуть урезанные свободы… Эти требования властью, разумеется, игнорируются. Но главное, на мой взгляд, даже не в реакции власти. Сегодня главное — это мы сами, то, что с нами происходит. Главный вопрос — способны ли мы проявлять солидарность, идти на компромиссы с политическими оппонентами — левыми и националистами — ради совместных действий. Способны ли быть стойкими, неравнодушными, сознательными. Способны ли, в конечном итоге, быть гражданами. Быть народом — в полном смысле этого слова. Вот это формирующееся новое качество народа и есть самое важное. Мы выходим из себя, из своих норок — чтобы стать другими. Вот это важно. Сегодня мы делаем это в большей степени для себя.

— Хорошо, человек меняется. А что происходит с политической системой? С той же системой отношений? Мне перемены пока не заметны. Может у вас, тех, кто находится ближе к центру, иная картина?

— Зимой, в течение первых трех месяцев протестов, казалось, что власть идет на уступки. И какие-то подвижки были. Например, митинги начали показывать по телевизору. Но после переизбрания Владимира Путина на третий срок мы почувствовали, что система возвращается к своему естественному состоянию — к подавлению. В первую очередь, к подавлению инакомыслия. Система, как это свойственно Путину, по-своему продумана и подкреплена законодательно: она постоянно ссылается на демократические нормы в «развитых странах». То есть, по идее, эта система должна органично соединять постановления Трулльского собора во время суда над Pussy Riot с основами европейского права. Декларации о свободах — с практикой разгона несогласованных акций на Триумфальной площади.

Эти люди забывают о том, что право на протест — одна из фундаментальных свобод при демократии. Я могу быть кем угодно — безработным, бомжом, пьяницей, алиментщиком — но я всегда имею право выйти на площадь и заявить о своем несогласии с чем бы то ни было, устроить одиночный пикет без боязни, что сейчас меня начнут запихивать в автозак. Мы защищаем фундаментальное право на несогласие, которое гарантирует Конституция. Ценность этих свобод понимают далеко не все, но их фактическая отмена подрывает доверие к государству — вместе с доверием к правоохранительной, законодательной и судебной системам. Госдуму уже называют «взбесившимся принтером», потому что она принимает все, что ей спускают сверху. Я, как обыватель, вижу, что один, второй, третий процесс политически мотивирован — и я уже не доверяю системе в целом. Власти сами революционизируют страну.

— Как объективный журналист, я вынуждена сомневаться. И вот Вам очередная порция сомнений. Получается, что в ответ на действия оппозиции мы имеем ужесточающие меры со стороны власти. Если такой расклад будет сохраняться и дальше, нашей демократии закрутят гайки по «самое не хочу». Уверена, мы не безвозвратно потеряли то, что имели, но на возвращение хотя бы прежнего, более мягкого законодательства понадобятся годы. Возможно, десятилетия.

— Если мыслить категориями сегодняшнего дня, то да, мы многое потеряли. Но такой поворот заставляет еще большее количество людей задуматься над тем, что происходит. В принципе, никто ведь не запрещает собираться, ходить на митинги. Просто нас обставляют флажками, как волка: протестовать можно, но только в одном месте, причем правым боком тут нельзя задевать за флажки, а левым можно только до середины, можно нос просунуть, а туловище уже застревает, а как только оно застревает, то тебе сразу выписывают штраф на 300 тысяч рублей и более. Вам демонстрируют, что свободы возможны только по согласованию и с разрешения, под контролем и с угрозами, а не сами по себе. Между тем все прошедшие митинги — за исключением печально известной акции 6 мая — носили исключительно мирный характер. Люди не хотят агрессии, физического насилия. Как верно однажды выразилась главный редактор издательства НЛО Ирина Прохорова, сестра Михаила Прохорова, на генном уровне у постсоветского человека осталась память о гражданской войне 1917-1920 годов как о самом страшном, что было в нашей истории — даже страшнее, чем война 1941-1945 годов. Именно эта память об общей катастрофе заставляет нас быть осторожными, не навредить, не радикализировать. Все помнят, что это может привести к непоправимым последствиям, и, к счастью, очень боятся этого.

— Как Вы отметили, одна из целей оппозиционеров — показать власти, что существует противоборствующая сила. А есть ли какая-то конкретика? Требования, имеющие прагматичный характер? Например, снизить налоги, остановить рост тарифов, дать рабочие места…

— Формально лозунги существуют. Освободить политзаключенных, например, или «За честные выборы»… Имеют ли они какую-то силу? В практическом смысле — нет, они игнорируются властью. Но пока эти требования не будут выполнены, все остальные попытки реформировать общество бессмысленны: ни экономика, ни политика не изменятся, пока люди несвободны. Эти требования не могут устареть или потерять своей убедительности из-за того, что на данном историческом этапе большинству людей они кажутся пустым звуком. Сократ, Галилео Галилей, Николай Коперник — все эти люди тоже подвергались насмешкам или казались идиотами, но история пошла за ними, а не за их палачами. То же и с митингами. То, что сегодня кажется банальностью или, наоборот, невозможным, — завтра станет нашей повседневностью. Так всегда бывало в истории.

— Расскажу об инциденте, который случился в Орске в традиционный протестный день — 31 августа. Кто-то смелый начертал на асфальте, практически под окнами городской администрации, лозунг «Власть на плаху!» Поначалу чиновники не придумали ничего лучше, как закрасить компрометирующую надпись в виде триколора. Но потом, видимо, поняв, что негоже попирать святыню ногами, зарисовали ее заплаткой цвета мокрого асфальта. Как Вам такая реакция властей? Не кажется ли это проявлением некоторого инфантилизма: мол, нет надписи — нет и мыслей о плахе в головах людей.

— Начнем с того, что призыв «Власть на плаху!», помимо того что он неконструктивный, еще и совершенно живодерский. Я бы никогда в жизни не написал подобного, потому что все мы знаем из истории, какая плаха была в стране с 1917 по 1920 год, а потом фактически узаконенная — с 1930-х годов до 1953-го. Что касается реакции властей, то она тоже отдает несовершеннолетием. Когда ребенку что-то не нравится, он закрывает глаза или впадает в истерику. Символическая надпись — хитрая вещь. Ее действительно можно стереть, закрасить, но это не даст результата. Разумный человек, увидев ее, задумается: а почему эта надпить появилась?.. Что сделано не так? Или это просто чья-то пьяная выходка?..

Абсурд российской власти заключается именно в несоразмерности ответа. Как известно, одна из любимых фраз Путина: «Мы будем реагировать симметрично». Но вот этой симметрии как раз и не наблюдается. Российским чиновником руководит вещий страх, ему кажется, что одна-единственная надпись способна лишить его могучей административной силы.

Мне кажется, что наиболее адекватной реакцией власти было бы не обращать внимания на эту надпись. Если бы ее оставили как есть, через какое-то время люди сами бы поняли всю ее абсурдность и стерли бы. Я верю, что большинство людей настроены человеколюбиво и никто не хочет насилия. И этот акт был бы великой победой демократии.

— Если возвращаться к теме митингов и пикетов, то в Орске оппозиционерам никак не удается собрать на свои мероприятия хоть сколько-нибудь значительное количество людей. На протестующую горстку людей, выстроившихся с плакатами, прохожие смотрят с пренебрежительным сожалением. С чем это связано? Людей все устраивает? Или они понимают бессмысленность потуг? Или нужны более рациональные лозунги?

— С точки зрения психоанализа смех в такой ситуации — это попытка загородиться от проблемы, игнорировать ее. По моему мнению, смех над митингующими отчасти является завистью — к тем людям, которые живут более полноценно. На каком-то очень глубоком уровне прохожие прекрасно понимают, что желание свободы более естественно и благородно, чем желание потреблять, составляющее сегодня их формальное счастье. Столкнувшись с несправедливостью, один человек бунтует, а остальные девяносто девять убеждают себя, что «плетью обуха не перешибешь». Но в этот момент они лишают себя части жизни, потому что это поражение позднее ударит по ним самим.

Должен сказать, в вашем регионе не все так плохо с точки зрения свобод. Если не ошибаюсь, в Оренбургской области около 37 процентов электората проголосовало за «Единую Россию», и это похоже на честный результат, что свидетельствует в пользу региональной власти. Во время поездки в этом году в Оренбург я мог оценить уровень демократии в регионе. Очевидно, у чиновников на местах связь с простыми людьми гораздо теснее, чем у федералов. Нет такого фундаментального разрыва между народом и властью. И губернатор, и население, по сути, живут в одной коммунальной квартире. Здесь власть гораздо лучше федеральной понимает, что ей с этими людьми жить. А чем ближе региональная власть к народу, тем меньше у нее коридор игнорирования — она не может совершенно не считаться с людьми. Это ощущается в продвинутых регионах, где у руководителей еще с ельцинских времен сохранился некий неубитый инстинкт свободы. В конце концов, эти люди пережили 1990-е, когда забастовки и демонстрации были естественным делом.

— Так что же, не митинговать нам теперь, раз у нас все хорошо? А если серьезно, то реакция на пикеты тех, кто в них не участвует, свидетельствует, пожалуй, о том, что протесты не одобряет не только власть, но и большинство населения.

— В этой ситуации несогласным остается только быть стойкими, а для этого — убежденными в своей правоте. Рассчитывать, что тебя поддержит большинство, — бессмысленно. Но есть ведь некоторая гордость и у меньшинства. Если эти люди будут проявлять настойчивость, то и окружающие начнут задумываться: а для чего они здесь стоят? Ведь протест — это совершенно нематериальное поведение, оно не укладывается в рамки «выгоды». Эта способность меньшинства поступать нерационально, без выгоды, во имя высших целей всегда отличала его от большинства. Человек не может быть счастлив, если делает все только для себя. Каждый из нас обладает естественной потребностью делиться с другими, выходить за свои собственные пределы. В конце концов, люди протестуют, в том числе, и против скуки и убогости жизни как таковой. Просто все делают это разными способами: кто-то реализует себя в работе, кто-то занимается общественной деятельностью. Но если бы не было людей, которым «больше других надо», мы бы до сих пор жили в пещерах.