8-9-228-340-300
Сейчас 
5241 
Идет второе десятилетие XXI века. В третий раз антология «Век перевода» собирает работы современных поэтов-переводчиков, работающих в десятках городов, в доброй дюжине стран Европы, Азии, Америки. В книге представлены произведения поэтов полутора последних тысячелетий; стихи переведены на русский с двадцати шести языков. Основная часть авторов этой антологии — группа переводчиков, постоянно сотрудничающих на форуме сайта «Век перевода».
Книга адресована широкому кругу читателей: от специалистов по зарубежной литературе и истории русского поэтического перевода до простых любителей поэзии.
Вот что написал идейный вдохновитель Антологии, мэтр русского перевода, писатель и поэт Евгений Витковский в предисловии к книге:
«Перед читателем — третий выпуск антологии «Век перевода». Наша собственная третья стража. Первые два выпуска (2005 и 2006) были посвящены воскрешению жанра в XXI веке, в первом его десятилетии. Третий отражает картину уже сложившегося искусства в начале второго десятилетия века. Многое осталось прежним: в первом выпуске были собраны переводы с двадцати языков, во втором — с двадцати восьми; в нашем издании можно прочесть поэтические переложения с двадцати шести языков. На этот раз отсутствует античность, зато довольно обширно — и впервые — присутствует кельтский мир. Отрадно и то, что никаких переводов с подстрочника (зло ХХ века) уже давно нет: все стихотворения переведены с оригинала.
Осталось в прошлом и деление на «московскую», «ленинградскую», «эмигрантскую» школы перевода. Мир стал един, и живешь ты в Монреале или в Орске, на юге Урала или в центральной Португалии, в пригороде Филадельфии или в ста километрах от Санкт-Петербурга, в Балтиморе или в Бишкеке — уже не важно. Всех участников постоянно действующего семинара на форуме сайта «Век перевода» соберет «у экранов» Интернет.
Нас немного — от полусотни до сотни человек, и мы распылены по всему земному шару. В нынешней антологии авторов почти полсотни».
Источник: www.vodoleybooks.ru
Переводы Юрия Лифшица, вошедшие в Антологию «Век перевода-3»
Николоз Бараташвили (1817-1845)
с грузинского
В чистый лазурный цвет,
в первоначальный свет,
в синий надмирный тон
с юности я влюблён.
Но и когда мой пыл
в жилах почти остыл,
я ни с каким другим
цветом несовместим.
Дорог мне с давних пор
глаз бирюзовых взор;
небом заворожён,
счастьем лучится он.
Властно влекут мои
думы меня в эфир,
где, растворясь в любви,
в горний вольюсь сапфир.
Вряд ли слезой родной
мой окропят исход,
но на меня росой
небо лазурь прольёт.
Мгла над холмом моим
встанет, но пусть она
будет, как жертвы дым,
в небо вознесена!
Поль Верлен (1844-1896)
Искусство поэзии
с французского
Музыки — прежде всякого слова,
предугадай особенный Слог,
лёгкость и смуту вставь между строк
вне показной и плотной основы.
Нехотя делай словоотбор,
не подходи к заведомой цели,
только в запойной песенной трели
Света и Тени сходится створ.
Это — глаза под пеной вуали,
это — полудня зыбкий навес,
это — озноб осенних небес
в синем хаосе звёздной эмали.
Нужен Оттенок, тонкий настрой,
важен не Цвет, — оттенка свеченье,
лишь светотень ведёт к обрученью
грёзы с мечтою, флейты с трубой.
Вычурный Смех, Ума истерию,
пошлых Острот смертельную дурь
выбрось, поскольку плачет Лазурь
в этой чесночной кулинарии.
Горло фразёрству переломай!
Было б неплохо, если б отныне
ты поубавил Рифмам гордыни:
чуть недосмотришь — выйдут за край.
Как оценить от Рифмы убытки?
Раб ли глухой, юнец-идиот
с ходу дешёвку эту куёт,
делает пустозвонные слитки?
Музыки вновь, во веки веков!
Чтобы все знали: стих твой парящий
послан душою, ибо обрящет
новую страсть и новых богов.
Чтоб на заре, прошив неизвестность,
судоржным ветром к небу влеком,
веял он мятой и чабрецом...
Всё остальное — только словесность.
Юджин Ли-Гамильтон (1845-1907)
Доктор Фауст к Елене Троянской
с английского
Твоя звезда сияет мне одна,
пронзив лиловой ночи окоём,
и дремлет сумрак в мускусе лесном,
и сабля полумесяца бледна.
С тобой в сравненье — всякая дурна,
страшней старух с морщинистым лицом.
А ты, чья грудь сверкает хрусталём,
метнула взор — и вспыхнула война.
Прочь мантию, оплот пустых утех!
Пусть нет моим соперникам числа,
я — ради Королевы Королев —
на скакуне, закованном в доспех,
бойца любого выбью из седла —
и в пыль падёт он, со стыда сгорев.
Артюр Рембо (1854-1891)
Пьяный корабль
с французского
Едва повлёкся я по устьям Рек усталых,
я понял, что меня ведут не бурлаки:
к столбам, покрытым хной, нагими приковал их
индейцев шумный сброд, чтоб резать на куски.
Я наплевал на тех, кто а́нглийскую вату
и хлеб фламандский вёз, — на эту матросню,
когда по воле Рек открыл свою регату,
едва на берегу закончили резню.
В жестокий плеск морей вторую зиму кряду
я, будучи тупей младенческих мозгов,
врезался невзначай! К столь бурному разладу
и Остров, что с цепи сорвался, не готов.
И просыпался я, благословлён штормами,
и десять дней плясал, как пробка, на волнах,
что возчиками жертв работают веками, —
и зенки маяков оставил в дураках.
Вкусней, чем детворе незрелых яблок мякоть,
вода в меня вошла сквозь пихтовый покров,
смывая пятна вин и синей рвоты слякоть,
отбросив якорь мой и руль мой расколов.
И погрузился я в Поэзию морскую, —
в настой ночных светил и молоко небес;
лазурь сырую жрал, где бледный труп, дрейфуя
и грезя о своём, плыл мне наперерез;
где, бирюзой затмив все эти ахинеи
и пламенем дневным — все ритмы полусна,
ядрёнее спиртов и ваших лир крупнее
горячечной любви вспухает рыжина.
Я знаю небосвод, что молнией расколот,
восторженной зари птицеподобный взлёт,
вечерний шквал и смерч, течение и омут;
я видел даже то, что людям в ум нейдёт.
На солнце видел я мистические кляксы,
сгущённые в поток сиреневых лучей,
и волны, что спешат шутов старинных фарсы
сыграть, катая вдаль свой трепет лопастей.
Мечтал я о ночах с блестящими снегами,
о поцелуе сна, что льнёт к очам морским,
о круговерти сил, о фосфоре, чьё пламя
поющее цветёт янтарно-голубым.
Я долго наблюдал, как бешеные кланы
бодливых волн берут коралловый редут,
и не поверил в то, что рыла Океана
к стопам святых Марий покорно припадут.
Я находил Флорид неведомых угодья,
где взор полупантер в обличии людском
замешан на цветах, а радуги поводья
к фисташковым стадам идут за окоём.
Броженье видел я в неслыханных трясинах,
где шёл из камышей Левиафана смрад.
При мне был сорван штиль обвалом вод глубинных
и бездны ураган спадал, как водопад.
Свет неба, жемчуг волн, зари свинец, торосы!
На отмели глухой чудовищный затон,
где скоп гигантских змей, которых жалят осы,
зловонье издаёт, с кривых срываясь крон.
Ребёнку б увидать в лазоревой эмали
поющих этих рыб — макрелей золотых!
Кипеньем брызг мои отчалы расцветали
и дни мои неслись на крыльях ветровых.
Порою плач морей меня баюкал сладко,
а те, томясь тоской полярных перемен,
мне призрачных цветов показывали хватку.
На женщину похож, я не вставал с колен...
И, словно остров, я раскачивал на баке
белёсоглазых птиц раздоры и помёт,
а сквозь мой хрупкий борт, попятившись, как раки,
утопшие плелись поспать, когда припрёт.
Я и в эфир без птиц заброшен был ветрами,
и в шевелюре бухт застрял на вечный срок;
мой корпус, пьяный вдрызг, не принят Крейсерами,
ни шхунами Ганзы и не отправлен в док.
Свободный, весь в дыму лилового бурленья,
я стены в небесах пурпурных раскроил,
с которых потекло поэзии варенье
соплями синевы и лишаём светил.
В плену морских коньков, в электросвете скатов,
умалишённый тёс, я мчался прямиком,
а между тем, круша ультрамарин закатов,
воронки в нём июль проламывал кайлом.
И я, что трепетал, заслышав Бегемота
случного стон и рёв Мальстрима на сто лиг,
и ткал голубизну недвижного киота, —
грущу, что стапелей Европы не достиг.
Я звёздных островов следил архипелаги —
доступный для пловца безумный небосвод;
не спишь ли ты, изгой, в бездонном том овраге,
мильон златистых птиц, Новейших Сил восход!
А впрочем, хватит ныть! Все зори малокровны,
все солнца точат яд, все луны взбешены:
до одури я вспух от кислоты любовной...
Сломись, мой киль, — и вам я сдамся, буруны!
Нужна Европа мне, но в виде водостока,
где в сумеречный зной сидит на бережку
печальный мальчуган, пуская одиноко
кораблик хрупкий свой, подобный мотыльку.
Я, волны, не могу, размыт хандрой каньонов,
навстречу выходить коммерческим судам
и прятаться от глаз чудовищных понтонов,
и близко подплывать к спесивым вымпелам.
Морис Роллина (1846-1903)
Баллада радуги
с французского
Растенья и река, трясина и трава
омылись поутру слезами дождевыми,
зашелестел зефир, просохли дерева,
стрекозы поднялись и птицы вместе с ними,
и влажный горизонт блестит в прозрачном гриме.
И тут же над холмом, над мрачною скалой,
над брошенным прудом со ржавою водой,
мостясь на небесах округлостью неясной,
подкова предстаёт зелёной, золотой,
шафранной, голубой, лиловой, синей, красной.
Зонтом раздулся гриб, проклюнувшись едва,
и грезит наяву дождями проливными;
сверчок заводит — «свирь», лягушка вторит — «ква»,
и голоса земли мешает с неземными
неслыханная тишь, овладевая ими.
И вот по небесам под купол вековой
проходят облака испуганной толпой
и прячут солнца диск за дымкою атласной,
и умирает свет зелёный, золотой,
шафранный, голубой, лиловый, синий, красный.
Где, словно спирт, пьянит густая синева,
и свежесть разлита над волнами морскими,
и скачка жеребцов невзнузданных резва, —
последний плачет луч, спеша к великой схиме,
и облака слепит зарницами своими.
Где ива слёзы льёт, склоняясь над рекой,
где вишня вся в крови и тополь с рыжиной,
в магической тени и тишине бесстрастной
истаивает мост зелёный, золотой,
шафранный, голубой, лиловый, синий, красный.
Посылка
О, сердца моего негаданный покой,
когда среди невзгод, назначенных судьбой,
во сне явилась ты, мой херувим прекрасный,
я радугу узрел зелёной, золотой,
шафранной, голубой, лиловой, синей, красной.
